Ника Невыразимова, цитаты, стр. 2
План появился, как цветок, из ниоткуда
И распустился, и заполнил всё пространство
Сидят два чудика, придумывают чудо,
Шепча слова и забывая озираться.
Они друг другу — звездочёты, телепаты.
Они, конечно, посторонние де-юре,
Но так близки и неумеренны де-факто,
Что вот — задумали большую авантюру.
И если эта авантюра не сорвётся,
Они останутся вдвоём на трое суток.
Они планируют такие сумасбродства,
Что охватить их затрудняется рассудок.
Они планируют вино и шоколадки,
И бой подушками, и острую аджику.
Они, возможно, даже будут из рогатки
Стрелять в окно по надоедливым снежинкам.
Они зимой легко окажутся в июле
Сидят, обнявшись, и обманывают фатум
Два человека, несчастливые де-юре,
Но спорадически счастливые де-факто.
Нелюбимые дети мешают своим матерям —
Слишком громко стучат по тарелке и громко жуют,
И имеют привычку игрушки ломать и терять
Нелюбимых детей не отправят, конечно, в приют,
Их не станут лупить. Эти матери знают свой долг
Правда, сказок не будет. Пустяк: эти дети хитры —
Их во сне навещают Незнайка, дракон, диплодок —
Говорят о мультфильмах, о правилах новой игры,
О диковинных странах. Не ужас, не мрак, не конец.
Ну, не дышат в макушку, не гладят по круглой щеке.
Их, возможно, какой-никакой, но любил бы отец.
Да отцы в этих случаях часто живут вдалеке.
Нелюбимые дети хотят заслужить похвалу:
Они учатся рьяно, берут за барьером барьер.
Нелюбимые дети стоят в наказание в углу
И невесело думают: «Видимо, я шифоньер».
У них рано случается первая рюмка и ночь.
Детский комплекс за ними ползёт, как гружёный вагон.
Они рано уходят из дома холодного прочь,
пополняя ряды нелюбимых мужей или жён.
Это декабрьское время, московское время.
Где-то на юге зимуют и чибис, и ремез.
Время для тыквы и туфелек, золушки, феи.
Время горячечных встреч, полутёмных кофеен,
Снов, забежавших вперёд, и цветов запоздалых.
Клара и Карл позабыли свой спор о кораллах.
Оттепель резко сменяется ветром и стужей.
Время, в которое ты мне особенно нужен.
Время из нор выходить, вылезать из траншеи,
Время разматывать шарф, защищающий шею.
Время, которое мы неосознанно тянем, —
Время пить кофе, касаясь друг друга локтями.
А мы? Спросить друг друга, какие новости,
И не ответить, забыв клише.
А мы — по правде, а мы — по совести.
А мы, как ангелы, — о душе.
А встреча за год, наверно, сотая.
Сквозь прорезь маски кричат глаза.
Совсем не трудно смотреть в лицо твоё:
До хруста выжаты тормоза.
А мы такие теперь приятели —
Два тёплых зверя в кольце зимы.
А мы — по правилам, по понятиям.
А кто по трупам? Не мы, не мы!
А мы — как лучше, а мы — по разуму.
Два светофора и поворот
А у любви моей руки связаны
И липким скотчем заклеен рот.
Нет, не входить в одну и ту же реку.
Войти в кружок – в какой-нибудь дурацкий –
Любителей, допустим, канареек.
По воскресеньям с ними собираться.
Войти в подъезд, с зонта роняя капли,
В доверие войти к кому попало
И закопать на огороде грабли,
Пока они меня не закопали.
Понять: всё это было делом гиблым,
И, наконец, совсем освободиться.
И завести товарища по играм,
И завести с ним множество традиций
Жизнь превращает в стерео из моно,
А стаю чёрных воронов – в колибри
Коньяк Мартель, закушенный лимоном
Почти шестидесятого калибра.
Что мне покажет памяти провал –
Сейчас, на расстоянии в полгода?
Как я всегда купить просила воду
(Её потом никто не открывал),
Как, завернувшись в пыльную портьеру,
Открыв окно, курила – в снег и стынь,
А за окном ничком лежал пустырь –
Весь из себя инкогнито и терра.
Стакан стоял опасно на краю,
И телевизор прикреплялся к стенке.
И высоко висело полотенце,
А ты не знал, что я не достаю.
И падал снег, и становился гуще.
Я выдыхала дым над пустырём.
И жили мы, как будто не умрём.
И, кроме шуток, были всемогущи.
Они встречаются в малых дозах,
Летя на крыльях, держась за воздух.
Они привыкли вот так встречаться –
Тайком от родственников, начальства,
От большеглазых враждебных окон
Они привыкли ходить под током,
Не знать, удастся сегодня, нет ли
Они, встречаясь, срывают петли,
Срывают крыши, крюки, стоп-краны,
И поцелуи, и чьи-то планы,
Держась за воздух – и воздух держит,
В нём много горечи и надежды,
В нём запах листьев кленовых палых
Они встречаются в дозах малых,
А если дозы принять большие
И встречи эти чуть-чуть расширить,
В часах свихнётся кристаллик кварца,
И им придётся не расставаться.
Выпал внезапно очень тяжёлый месяц:
время стучит, опять ничего не лечит.
Может, оно и лучше, что мы не вместе
и от проблем друг друга свободны плечи.
Холодно, голо. Снежные мухи. Морось.
Серое небо липнет снаружи к шторкам.
Ветер свободы, если он пьётся порознь,
плотный, противный, горький – почти касторка.
Я не считаю дни, не считаю ночи.
Просто листаю сутки – по пять, по десять.
Мы перейдём границу поодиночке,
каждый теперь лишь сам на себя надеясь.
Мы за чертой оставим тоску и нежность,
мы их пристрелим – пальцы уже на спуске.
Мы перейдём границу? Кошмар, конечно.
Но ничего. Мы как-нибудь по-пластунски.
Будем друг другу слать по привычке вести,
много поймём про жизнь и другие вещи.
Может, оно и лучше, что мы не вместе,
Мой перебежчик, бедный мой перебежчик.
Он звонит: «У меня есть пара часов».
Она срывается. Вешает амбарный засов
На компьютерные девайсы.
Быстро бежит по лестнице: цок-цок-цок.
Держится молодцом.
Она ломает свой график, утренний ритм.
Она сама не знает, что говорит,
Но, вероятно, глупое что-то, доброе,
Пока они целуются, как подорванные,
Как два тяжеловеса тяжело раненных...
Они всегда встречаются на окраинах.
Она с ним вместе ездит по Химкам-Ховрино
И говорит про Моцарта и Бетховена,
Про кольцевую рифму и новый Windows.
Они опять не знают, когда увидятся.
Она его не спрашивает: «Когда же?»
Совсем не получается жить адажио
И не бросаться в жаворонки из сов.
И только пара, пара,
Пара часов.
В густом вечернем транспортном потоке он движется домой в своей машине в Москве, в Самаре, во Владивостоке – не важно где, не станет трасса шире, ведущая домой. Она всё уже, и хочется свернуть на повороте, хотя нельзя, конечно: стынет ужин. А если нет, на стол скорей накройте. Иначе он свернёт, мужчина этот, поскольку всё ему осточертело и хочется не осени, а лета, и хочется ко мне душой и телом.
А я живу за правым поворотом, и даже руль всё время вправо тянет. Мужчина возвращается с работы. Он Робинзон. Один. Островитянин. Кричат клаксоны злыми голосами. Он вспоминает всю меня – по кадру. Он заблудился в чаще. Он Сусанин. Он не на ту заехал эстакаду – не в те края – в Шанхай, Париж, Панаму? Он пятницу глотает, как отраву. Он едет мимо знака «только прямо» и думает, как он свернёт направо.
Ртутный столбик до минус семнадцати рухнул и замер.
Злые змейки позёмки кусаются на бульваре.
Знаешь, что говорят сыроделы о пармезане?
Говорят, это сыр, который ждут, а не варят.
По нему ударяют серебряным молоточком –
по каким-то особо чувствительным сырным точкам,
чтоб по звуку узнать, нет ли в круге пустот и трещин,
поспевает ли сыр, ну, и прочие важные вещи.
Я, конечно, не сыр. Я, наверное, больше ворона.
Эти минус семнадцать сегодня не Крым и не Сочи.
Видишь, змейки позёмки гуляют по Малой Бронной?
Простучи меня нежно серебряным молоточком –
на готовность проверь, на наличие в сердце трещин.
Я отвечу тебе, зазвенев, как звенят трамваи,
что я горькая травка из рода женьшеневых женщин
и что я пармезан, и меня только ждут, а не варят.....
Сказочное
Он и золушка с мачехой, он и старик со старухой,
Но такие слова говорит в телефонное ухо,
Но такие записочки мне оставляет под камнем –
Просыпаясь, ищу их, песок разгребая руками.
Он мне пишет: «Скучаю смертельно, работаю плохо:
Не успел перебрать обязательный центнер гороха,
А сегодня отправлюсь обратно закидывать невод.
Как хочу я сидеть с тобой рядом! Желательно слева».
Проступают сердечки на дне моей чашки кофейной.
Нам, конечно, помогут и рыбка, и тётушка фея –
Нарисуют, потом оживят целый ворох картинок,
Где он будет со мной танцевать. Без хрустальных ботинок.
Глагольно-коньячное
Глотнуть коньяку, закружить над собой вертолёты,
Но, руку вперёд протянув, убедиться: стена.
Подумать: я снова не знаю, ни где ты, ни что ты.
И, словно ударили, сжаться от жалости к нам.
Дождаться звонка – через час. Или два, или девять.
Услышать тебя через шелест воды и помех.
Зачем Чернышевский писал свою книгу «Что делать?».
Достаточно было названия – это про всех .
Твой голос ловить вперемешку с дождём. Почему-то
Над нашей с тобою Вселенной – так часто дожди!
За окнами зелено, мокро, расплывчато, мутно.
Но крутится лето, как мощный пропеллер, в груди.
А что же коньяк? Он давно испарился. С лимоном.
Тепло твоих слов собирать, как пчела, про запас.
Нажав на «отбой», посмотреть на ладонь с телефоном
И вдруг задохнуться от глупого счастья за нас.
Когда за спиною – дымящийся ров выходных,
Прошедших в разлуке, размеренный ад уикенда,
Я делаю вид, что, конечно же, мне хоть бы хны,
Мелю чепуху кофемолкой, лечу, как ракета,
Навстречу тебе через тёмный и душный тоннель.
Два дня друг без друга – ведь это же целая вечность.
Она у меня за спиной, словно в скатке шинель.
И целый клубок из сомнений и страхов наверчен.
Она за спиной Я готовлю какую-то снедь
И очень хочу, избегая вопросов прицельных,
Твой голос по капле цедя, наконец опьянеть
И выдохнуть молча себе: «Вот и всё. Понедельник».
-
Главная
-
❤❤❤ Ника Невыразимова — 36 цитат