Цитаты

Цитаты в теме «простота», стр. 9

Когда мы были молодые
И чушь прекрасную несли,
Фонтаны били голубые
И розы красные росли.

В саду пиликало и пело —
Журчал ручей и цвел овраг,
Черешни розовое тело
Горело в окнах, как маяк.

Душа дождем дышала сладко,
Подняв багровый воротник,
И, словно нежная облатка,
Щегол в дыхалище проник.

Во мне бурликнул свет, как скрипка,
Никто меня не узнавал,-
Такая солнечная глыбка
Преобразила мой подвал.

С тех пор прошло четыре лета.
Сады — не те, ручьи — не те.
Но помню просветленье это
Во всей священной простоте.

И если достаю тетрадку,
Чтоб этот быт запечатлеть,
Я вспоминаю по порядку
Все то, что хочется воспеть.

Все то, что душу очищало,
И освещало, и влекло,
И было с самого начала,
И впредь исчезнуть не могло:

Когда мы были молодые
И чушь прекрасную несли,
Фонтаны били голубые
И розы красные росли.
Соловей и покемон

Раз с соловьём забавный казус приключился —
На сайте в Интернете очутился.
Как интересно! Виртуальная реальность!
И начал к песням подбирать тональность.

Как заливался он в наивной простоте,
Но тут, на щебетанья те,
Из недр инета вылез покемон
И смело присоединился к пенью он.

Мол, запоём дуэтом и за дружим,
Коль вместе, то любые беды сдюжим.
Но, для соловушки, какие там друзья,
Ведь не звучат дуэтом трели соловья.

Стал покемона он бранить и гнать:
— Таких друзей я не желаю знать!
И, вроде как, к скандалу дело шло,
Чуть до рукоприкладства не дошло,

Крик, ругань, оскорбления смешались
Но модераторы вмешались
Закрыли, нахрен, всех без разговора,
На пункт сославшись договора.

Сладкоголосием каким бы не владел,
Хозяевам сайта не потрафил слуху,
Те, модераторный включают беспредел,
Щёлк! И прихлопнули тебя, как муху.
Ты мне стать родным и не пытался.
Шансов на взаимность не давал.
Так зачем с гримасою страдальца,
Словно груша, падаешь к ногам?

Боль моя тянулась вязким воском
Не недели, не часы Года!
У твоей невесты две полоски,
И поплакать ты приполз сюда.

Обложили, говоришь, сдавили,
Любишь и любил одну меня
Осень на плоды щедра и ливни.
Шило ты на мыло променял!

Гнался ты за простотой житейской.
От томлений чувственных бежал.
И рукой предательско-злодейской
В мою грудь легко вонзил кинжал

Да не ной ты! Встань! Кому сказала?
Что как баба, нюни распустил?
Мало тебе сплетен и скандалов?
Скучен стал домашний кроткий штиль?

Мне бы твое горюшко, папаша!
Две полоски! Это же — улет!
Жизнь — несправедливая параша!
Что кому не надо, то дает

Так! Бери, счастливчик, ножки в ручки!
И беги домой хлебать борщи!
Размножайся, ожидай получки!
Встречи со мной больше не ищи!
Даже с близким, с кем когда-то,
Вместе соли съев пуды,
Породнились вы, как с братом, —
Не спешите быть на «ты»!

Переход опасен крайне!
Не случится ли беды
При внезапной смене граней,
Что стоят меж «вы» и «ты»?

«Ты» — трава, земное, проза!
«Вы» — как звезды — высоко!
«Вы — болван!» сказать непросто,
«Ты — болван!» сказать легко!

Не появится ль обиды
Из-за милой простоты
Выражений: «А иди ты »,
«Шел бы ты », «Пошла бы ты »?!

И на службе меньше проку,
И у кухонной плиты:
Нет в отечестве пророка!
Не пророки — с кем на «ты»!

«Ты» — как пешка — в небреженье,
В «вы» — достоинство ферзя!
«Вы» — взывает к уваженью,
Без поклона с ним нельзя!

«Ты» — легко необычайно,
В нем фантазии мертвы,
Но всегда витают тайны
В тех, с которыми на «вы»!

И сегодня столь же кстати
Древний памятник молвы:
Не на «ты» иду, как тати,
А как князь: «Иду на вы!»
Девочки подрастают — красят глаза и волосы в дьявольские цвета, в их зачетках — бесславных троек синяя череда. Штабеля поклонников просятся в их кровать, а им хочется тех, кому на них наплевать.
Девочки много курят, выворачиваются вверх дном, ненавидят учебу, молчанье, свой тихий дом, ненавидят тех, кто с ними не хочет быть. Ненавидеть — гораздо проще же, чем любить.
Девочки вырастают, познают себя и садят розовые кусты, в универе подтягивают старые все хвосты, ненадолго снимают розовые очки, одевают короткие юбки и каблучки и — влюбляются, и сразу все полетит к чертям. А родители? Что до них, то они простят.
Девочки повзрослеют, они научатся простоте, и поймут, что те, кто были — совсем не те, что нет слез страшнее пролитых мамой слез. Мы научимся жить по-взрослому и всерьез.
Интересно, какими станем мы через десять лет? Я не знаю, а значит, мне рано еще взрослеть.
Поскольку он сам не любил танцевать, Терезой завладел его молодой коллега. Эта пара прекрасно смотрелась на танцевальной площадке бара, и Тереза казалась ему красивей обычного. Он изумленно наблюдал, с какой точностью и послушностью она на какую-то долю секунды предупреждает волю своего партнера. Этот танец словно бы говорил о том, что ее жертвенность, какая-то возвышенная мечта исполнить то, что она читает в глазах Томаша, вовсе не была нерасторжимо связана только с ним, а готова была ответствовать зову любого мужчины, который встретился бы ей вместо него. Не было ничего проще вообразить себе, что Тереза и его коллега — любовники. Простота этого воображаемого образа больно ранила его! Он вдруг осознал, что Терезино тело без труда представляемо в любовном соитии с другим мужским телом, и впал в уныние. Лишь поздно ночью, когда они вернулись домой, он признался ей в своей ревности. Эта абсурдная ревность, исходившая всего лишь из теоретической возможности, была доказательством того, что Терезину верность он считал безусловной предпосылкой их любви. Так мог ли он попрекать ее тем, что она ревновала к вполне реальным его любовницам?
Мне снится — я тебя уже любил,
Мне снится — я тебя уже убил,
Но ты воскресла в облике ином,
Как девочка на шарике земном

В изгибисто наивной простоте
У раннего Пикассо на холсте,
И попросила, ребрами моля;
«Люби меня!», как «Не столкни меня!»

Я тот усталый взрослый акробат,
От мускулов бессмысленных горбат,
Который знает, что советы — ложь,
Что рано или поздно упадешь.

Сказать мне страшно: «Я тебя люблю»,
Как будто выдать: «Я тебя убью».
Ведь в глубине прозрачного лица
Я вижу лица, лица без конца,

Которые когда-то наповал
Или не сразу — пыткой — убивал.
Ты от баланса страшного бела:
«Я знаю все. Я многими была.

Я знаю — ты меня уже любил,
Я знаю — ты меня уже убил.
Но шар земной не поверну я вспять:
Люби опять, потом убей опять».

Девчонка ты, Останови Свой шар.
Я убивать устал. Я слишком стар.
Но, шар земной ножонками гоня,
Ты падаешь с него: «Люби меня».

И лишь внутри — таких похожих? — глаз:
«Не убивай меня на этот раз!»
Простота — не столь очевидное достоинство, как ясность. Я всегда стремился к ней, потому что у меня нет таланта к пышности языка. До известного предела я восхищаюсь пышностью у других писателей, хотя в больших дозах мне трудно бывает её переварить. Одну страницу Рескина я читаю с наслаждением, но после двадцати чувствую только усталость. Плавный период; полный достоинства эпитет; слово, богатое поэтическими ассоциациями; придаточные, от которых предложение обретает вес и торжественность; величавый ритм, как волна за волной в открытом море, — во всём этом, несомненно, есть что-то возвышающее. Слова, соединённые таким образом, поражают слух, как музыка. Впечатление получается скорее чувственное, чем интеллектуальное, красота звуков как будто освобождает от необходимости вдумываться в смысл. Но слова — великие деспоты, они существуют в силу своего смысла, и, отвлекшись от смысла, отвлекаешься от текста вообще. Мысли начинают разбегаться. Такая манера письма требует подобающей ей темы. Нельзя писать высоким слогом о пустяках.
Звездная тень
1) Не касайся замков из пепла
Они могут быть очень красивы, но в них нельзя жить.
2) Горели альбомы плохо. Конечно, сплошной пластик. Пришлось сходить в гараж и плеснуть на альбомы бензином. Я посидел у огня, грея озябшие руки, но дым был слишком едким.
Память — она всегда плохо горит.
3) Я верил в любовь и дружбу, в бескорыстие и преданность. Любовь сменилась расчетом, дружба — деловыми отношениями, бескорыстие обернулось удачным вложением капитала, преданность — просто предательством.
4) Один человек — уже слишком много, чтобы изменить мир. Мир — уже слишком мал, чтобы оставить его в покое. Да и нет для живых безмятежности. Только морю и небу знаком покой.
5) А ещё мне хочется — до дрожи в коленях, до кома в горле — того же, чем я был напичкан в детстве. Простоты и ясности мира.